Серебряные ноги

Филипп Ефремов стал своего рода вторым Афанасием Никитиным, совершив полное приключений бегство из бухарского плена в Индию и вернувшись в Россию. Для современников вообще-то он был "первым Никитиным". "Хождение за три моря" тверского купца опубликовали только в 1821 году, тогда как "Странствование" Ефремова впервые увидело свет на 36 лет раньше.

Филипп Ефремов родился в 1750 году в Хлынове (позднее — город Вятка) в семье секретаря духовной консистории Сергея Ефремова. В 13 лет, как утверждал сам Филипп, он попал в армию, где почти сразу был произведен в капралы. В 15 лет получил унтер-офицерский чин каптенармуса. Его "странствование" началось в июне 1774 года. Во время пугачевского бунта Ефремова отправили на заставу Донгуз — одно из укреплений по реке Яик (позднее — Урал). На заставу напало около 500 мятежников. Гарнизон из 20 солдат и казаков отбивался, пока не закончился порох. Филипп не собирался сдаваться, не выпускал ружье из рук и сокрушался о том, как его потерял: "один из мятежников ударил по ружью саблею, отрубил в левой руке моей большой палец, отчего из рук оно выпало".

В плену Ефремов не задержался — в первую же ночь умудрился бежать с двумя солдатами. Отлежавшись в траве на берегу реки, беглецы направились в Оренбург, до которого было около 15 километров. Дойти до города им было не суждено: "...вдруг из-за горы выехали киргисцы, — писал Ефремов в своей книге, — до двух сот человек, взяли нас и, посадя на лошадей, подвязав ноги на брюхо лошадиное, увезли в свои улусы". Кочевники держали узников два месяца, залечили раны, а с наступлением зимы продали проезжим бухарцам. За унтер-офицера дали четыре телячьи шкуры.

Пленник-землевладелец

Вместе с торговым караваном русских узников погнали в Бухарское ханство. Зима выдалась суровая, в холодной и голодной степи невольники умирали один за другим. Ефремову повезло, его пожалел армянский купец Айваз из Астрахани: кормил, сажал на лошадь и верблюда. В Бухаре хозяин подарил Ефремова аталыку (визирю) Даниял-бию — влиятельнейшей фигуре при дворе бухарского хана Абулгази. Аталык поставил пленника к "дверям, где его жены и наложницы, стражем". Новоиспеченный евнух оскопления избежал, освоил персидский язык и был назначен "десятником" в ханское войско. Даниял-бий оценил способности русского офицера, предложив ему перевести послание российской императрицы, доставленное посланником хана муллой Ирназаром. Ефремов рассказывает, что "не мог зрить сухими глазами, без слез" на "российское письмо".

Аталык решил обратить Ефремова в ислам: "...но как я на то не согласился, для чего приказал мучить меня и пытать по-тамошнему, то есть поить солью по три дни. <...> положат в большую деревянную чашу пуд соли, наливают в нее воды горячей и, когда соль разойдется и вода простынет, тогда свяжут в утку и кладут в рот деревянную палку; человека повалят затылком на ту чашу и соль льют в рот. Ежели не пожалеют, то чрез сие мучение чрез день другие умирают, для того что соль у человека живот весь переест. А если захотят кого сберечь, тому, после каждого мучения, дают пить топленого теплого овечьего сала по три чашки, кое сало соль всю вберет в себя и так верхом и низом живот очистит, и будет жив". Русского офицера убивать не собирались — кормили после каждого мучения "салом". Поняв, что Филипп от своей веры не откажется, аталык потребовал, по крайней мере, принести ему присягу, что и было исполнено — "только из пристрастия языком, а не душою".

Ефремов получил повышение, с войском участвовал в сражениях и походах, побывал в Самарканде, Хиве, Каракуле, Мерве, Чарджоу, Коканде, Хазараспе. За верную службу аталык пожаловал русского пленника "землею, с коей собиралось в год доходу до трех сот червонных" — немалая сумма. Но Ефремов не думал о карьере при бухарском дворе — намеревался при удобном случае бежать. Среди сотен русских пленников в Бухаре, как он писал, не было таких, кто не помышлял о побеге. Все старались бежать в Россию ближайшим путем — на север через степи. Таких беглецов бухарцам не составляло труда изловить. Кара за побег была суровая.

Географ, этнограф, краевед

В Бухарском ханстве Филипп Ефремов пробыл пять лет. Вел дневник. Делал записи только о том, что его интересует. Окружающий пейзаж, например, ему без надобности: даже странно, что один из исследователей записок Ефремова назвал их "первой географией Узбекистана". Его труд — это уникальные сведения по этнографии и краеведению, почти лишенные географии. Безразличие к природе и архитектуре унтер-офицер с лихвой компенсировал интересом к сельскому хозяйству, ремеслам, быту, военному делу, дворцовым интригам, правосудию... Законы в ханстве царили суровые. Казнили даже за мелкое воровство: мужчин — на виселице, женщин — закапывали по грудь в землю и забивали камнями. Преступления против человека судились по принципу око за око.

Побыв гаремным стражем, Филипп разобрался в любовных утехах: "У каждой жены и наложницы имеются особливые комнаты. Мужья спят с ними по очереди; к другой же никак приступить не может. Любители (то есть любовники. — Прим. авт.) приходят к ним в женском платье, а иногда ходят женщины, сказывая мужьям своим, якобы в гости, а вместо оного — к другим людям, которые сводят, где любители приходят, и с ними веселятся". Сам Ефремов тоже не лишен был женского внимания: влюбилась в него пленная персиянка, служившая у аталыка ключницей.

О бухарской артиллерии, единственной в регионе, Ефремов писал, что "из пушек попадать не умеют". Использовалась артиллерия как эффективное средство устрашения: "...приближаясь к неприятельскому городу, велит палить из всех пушек и мортир, и там от одного звуку страшатся, идут в подданство и платят дань, и таким образом все тамошние города под владение Бухарии пришли".

Шелководству и выращиванию шелковичных червей Филипп посвящает две страницы — в это ремесло он вник досконально. Страшных болезнетворных червей изучил на собственной шкуре: "От оной нечистоты у человека в теле зарождаются ришты (в медицине — дракункулёз. — Прим. авт.), наподобие волосатиков. В котором месте зародится, то место будет жестоко свербеть; потом будет пузырек. Как время будет приходить, чтоб ей из тела вон выходить, то пузырек лопнет, выйдет в вершок, в самую тонкую нитку язык. <... > У меня первой год вышло 15, на другой 22, на третий 30 из всех мест: из языку, даже и из естества. Потянувши, выдет с вершок и более, а как почувствую, что больно, то обверну на хлопчатую бумагу, чтоб не уходила назад в тело. И прикладывал тутовые листья с постным маслом, которая выходит чрез пятнадцать и двадцать дней в самую толстую нитку, длиною аршин и более. В одно время у меня порвалась, и так нога распухла, никаким образом ходить невозможно. Бывает жар и лом. Летом почти всякий человек ходит на костылях, они за счастье признают, ежели она будет летом".

В отличие от Ефремова бухарцы уделяли особое внимание погоде и даже связывали похолодания со скорым покорением Россией: "Бухарцы же примечают, что, конечно, их городам быть в российском владении: когда не было русских, то не видали снегу и холоду".

Посол Аталыка и "купец-татарин"

Планируя побег, Ефремов проявил завидную смекалку. Во время похода на Хиву летом 1780 года он в очередной раз проявил героизм и был ранен. Главнокомандующий отправил Филиппа в Бухару залечить раны и передать донесение аталыку. Через несколько дней Ефремов должен был возвращаться к войску. Сообразил, что в этот момент удобно будет отправиться не в Хиву, а в противоположную сторону — в Коканд, к китайской границе — так его хватятся нескоро. За "сто червонных" он уговорил придворного писаря написать грамоту, представлявшую его послом аталыка в Коканд. Печать для грамоты попросил выкрасть влюбленную персиянку-ключницу, которая, рискуя жизнью, выполнила просьбу — "с тем только, чтобы ее взять с собою, то я побожился ей, что не оставлю". План удался: вскоре аталык приказал Ефремову возвращаться в Хиву, вместо чего он с двумя русскими пленниками направился в Коканд. Увезти возлюбленную не получилось. Сам Ефремов, видимо, очень переживал из-за этого: позже в новых редакциях своих "странствий" он по-разному описывал этот эпизод. Объективно ситуация была такова: исчезновение ключницы аталык заметил бы сразу же, устроил бы розыск, и убежать было бы гораздо сложнее.

По дороге, признавая Ефремова за посла, путников снабжали провизией и кормили их лошадей. В Коканде беглецы не задержались, двинулись дальше на восток — в приграничный с Китаем город Маргилян. Там Филипп переоделся купцом-татарином и примкнул к каравану, идущему в китайский город Кашгар. Чтобы не вызвать подозрений, Ефремов разузнал, какой товар везет караван, и накупил такого же.

Миновав Ош, караван стал подниматься к перевалам высотой более 3 тысяч метров: "У одной горы воздух весьма тяжелый: пешего человека захватывает дух, отчего умирают. Тут мой товарищ, один русский, помер; и так погреб я его ночью по христианскому закону, потому что днем хоронить было не можно, опасаясь мосульман".

В Кашгаре Ефремов был уже недосягаем для бухарского хана. Теперь его поджидали другие опасности. Китайские власти запрещали европейцам посещение региона под страхом смерти. Известный немецкий путешественник Георг Форстер — участник кругосветного путешествия Джеймса Кука 1772–1775 годов — пытался попасть в Кашгар через несколько лет после Ефремова. Сделать ему этого не удалось. А русские беглецы искусно выдавали себя за "татар". Из Кашгара они предприняли двухнедельную поездку в Аксу, пытаясь выяснить возможность проезда в Россию через Синьцзян. Убедившись, что это невозможно, вернулись в Кашгар и решили двигаться на юг — в Тибет.

"Нищий" паломник

Ефремов закупился нужным в Индии товаром, приобрел также "молодого арапа" — чернокожего мальчика. Путешественникам предстоял труднейший путь — зимой преодолеть горные перевалы выше 5 тысяч метров. Описывая дорогу, Ефремов верен себе. О Каракоруме — грандиозной горной гряде с высочайшими вершинами и отвесными скалами — лишь два слова: "горы высокие". А вот о жизни местного населения пишет подробно: "Часто видел я употребление в пищу пшеничного толокна, которое мешают густо в чайной воде и оною же потом запивают". Ефремов имеет в виду "цампу" — основную пищу тибетцев — муку из слегка поджаренных зерен ячменя. Успел он вникнуть и в семейные драмы: "...ежели жена не полюбилась, можно жениться на другой. И женщины с мужьями обходятся так же. Буде любит ее муж и сверх чаяния увидит с любителем (любовником) обращающеюся, то и говорить не смеет, опасаясь, чтоб не отошла прочь. Там женска пола больше, ежели мужского".

Ефремов потерял своего последнего спутника. "Есть гора весьма высокая; во оной воздух тяжелый всегдашний туман, человеку и лошадям захватывает дух, отчего и умирают. Тут мой товарищ помер, коего по-христиански похоронил". Сведения о людях Ефремов фиксировал тоже очень избирательно. Пишет о бухарцах с труднопроизносимыми для русского языка именами, а о бежавших с ним "русских товарищах", которых сам похоронил, не сообщает ровным счетом ничего, даже имен.

Через 35 дней пути караван пришел в Лех — столицу буддийского княжества Ладакх. Ефремов жил в городе около месяца. Здесь он вновь изменил свой образ и легенду: "...пришли 3 человека нищих мосульман, которые шли на поклонение в Мекку к Магометову гробу, и я сказал, что туда иду, и, сообщаясь с ними, надел такую же нищенскую одежду".

Паломнический путь лежал через мусульманский Кашмир. Паломники покидали суровые скалы Тибета, спускаясь в лесистые кашмирские горы. Дорога шла вдоль глубокого ущелья Инда. Двигались по горному серпантину пешком: "...горы высокие и на лошадях там не ездят; есть такие между каменьями места, что едва можно человеку пройти, и товар носят на спинах".

На полдороге от Леха в Кашмирскую долину не миновать монастырь Мульбек, где на отвесной скале выбит барельеф Будды-Майтреи — Будды-грядущего. Повидавших многое современных путешественников барельеф впечатляет изяществом и масштабом. Ефремов гиганта на скале почему-то не заметил. А вот о "шерсти на волах мягкой, как шелк" разузнал подробно — как и какие из нее ткут вещи. Сам того не зная, он описывает известный в России тончайший "кашеми́р". А вот еще одно наблюдение из жизни кашмирцев: "Под платьем держат с жаром горшок, оплетенный таловыми прутиками, с рукояткой, от коего жару брюха у них пегие; а буде сядут, поставят между ногами". Комментаторы "странствий" оставляют это место без внимания. Честно сказать, я бы и сам не понял, как и зачем "держать с жаром горшок", если бы не видел сам подобное явление в деревнях Кашмира. В холодное время года там носят плотное пончо. В доме топить не любят, да и серьезных печей не имеют. На вечерних посиделках за кальяном подогрев индивидуальный: сядут на пол, прячут ноги под пончо, а между колен ставят оплетенный лозой глиняный горшок с горячими углями. Получаются такие конусообразные существа, пускающие дым — прямо спящие вулканы...

Майор "честно́й фамилии"

Из Кашмира паломники пошли дальше на юг: переправились по канату в "сиделке" через бурную реку Ченаб и спустились с гор в индусское княжество Джамму. Недалеко от города Джамму Ефремова вновь одолел ришта: распухла нога. Спас его "набожный" старик-кашмирец. Мусульманин лечил "паломника" у себя дома целый месяц, позаботился и о его спутниках. Правда, они, не дождавшись выздоровления Филиппа, ушли. Последний паломник бросил его в Дели, "скрывшись безвестно".

"Остался я со слугою своим арапом и куда идти, не знал, — вспоминал свое отчаяние странник. — Воспомянув Бога, проговорил по-персидски. Мимоидущий человек остановился со мною и говорил: "Какой ты человек?" Прохожий оказался армянин по имени Симион. Странников он приютил у себя в доме, а после отправил с купеческим караваном в Лакхна́у — крупный город в долине Ганга. Симион снабдил Ефремова письмом к местному английскому священнику — своему другу, сказав, что тот поможет добраться до Англии.

Священник принял странника "ласково". Оказалось, до того он жил в Петербурге и Ораниенбауме. Мир, как видно, и тогда был не очень велик. Но тут вмешался комендант города Медлитон, вознамерившись Ефремова "определить в свою службу". Пришлось русскому офицеру в очередной раз менять образ. Филипп по милости священника оделся в европейское платье и по его совету стал выдавать себя "майором честно́й фамилии, а именно: графа Чернышева родственник". Видимо, имелся в виду Андрей Гаврилович Чернышев — комендант Санкт-Петербурга в 1773–1797 годах. Сговорились они вовремя. Едва Филипп вернулся к себе в караван-сарай, как был арестован по приказу коменданта. Держали его в казематах два дня. Услышав историю "честно́го майора", подтвержденную и священником, комендант отпустил Ефремова, дав ему рекомендательное письмо к своему приятелю Роберту Чэмберсу — второму судье Верховного суда Калькутты.

До столицы Британской Индии Ефремов добирался долго. Два дня ехал в "индейской коляске, подобно чухонской телеге с зонтиком, в кою впрягают 2 вола", а затем более месяца на лодках по Гангу. Получается, Ефремов пробыл на Индостане чуть менее года, преодолев около 2500 километров. Характерны его впечатления: Тадж-Махал, величественные крепости из красного песчаника в Агре и Дели, огромные могольские мечети и гробницы, необычные индусские храмы — вся окружающая архитектура осталась незамеченной. Фиксирует он только количество ворот во всяком городе. Впечатлило русского странника, как ездят на слонах: он основательно разобрался, как и какого размера делают "ящики" для пассажиров на слоне, из каких материалов бывают балдахины и прочие украшения. Рассказывая о дороговизне лошадей в Индии, Ефремов вторит Афанасию Никитину, хоть и разница между их путешествиями более трехсот лет: "Лошадей <...> приводят на продажу из других земель, корм дорогой, и сходнее иметь людей 20, нежели одну лошадь".

Особый интерес он проявил к индийским верованиям. Писал, что те, кто верят "в корову — ежели кто из иноверных станет бить оную, то покупают, а если купить не на что, тогда весьма плачут". Насмотрелся Ефремов в священных городах Ганга на ритуальные омовения и сожжения умерших. Описывает он и поразительный обряд убийства тяжелобольных: "...старый человек возьмет больного за голову, окунет в реку, а как захлебнется, тогда столкнут совсем его в реку, коих утопших уносит в море". А следующий эпизод осквернения ритуальной пищи приключился едва ли не с самим Ефремовым: "...приходят к болванам, обливают им головы маслом и разведенною в воде краскою, а другие водою. И в домах варят пищу... В то время если кто, не ведая, придет чего просить, тогда им своя пища уже сделается погана; отдают ее тому приходящему; будут с него требовать за пищу денег, чего она им стоит, и если не отдаст, то и суд прикажет заплатить".

Судья Калькутты бескорыстно скитальцу помогать не хотел — за билет на корабль пришлось отдать арапа "мистеру Чэмберсу".

Дворянин, надворный советник

Пятимесячное плавание вокруг Африки через Индийский и Атлантический океаны закончилось в ирландском порту Кэслтаун. Далее "в наемной карете" Ефремов добрался до Лондона. Российский посланник в Лондоне Иван Матвеевич Симолин выдал страннику паспорт и отправил морем в Санкт-Петербург, где ему надлежало явиться к графу Александру Андреевичу Безбородко. Едва достигнув родины, 26 августа 1782 года Ефремов явился к графу. Безбородко, фактически руководивший внешней политикой страны, им очень заинтересовался. Тогда активно налаживались дипломатические связи с Бухарой, требовалась достоверная информация о центральноазиатских ханствах. Граф разместил Ефремова у себя и вскоре представил его Екатерине II, обрядив странника в азиатское платье. Императрица оценила подвиг унтер-офицера, даровав ему 300 рублей.

Дальнейшая жизнь Филиппа Ефремова сложилась благополучно. "По знанию бухарского, персидского и других азиатских языков" он был принят в Коллегию иностранных дел, сопровождал бухарского посланника в Оренбург. В 1786 году назначен в Астраханскую портовую таможню директором. В последующие годы Ефремов служил во многих городах страны — от Моздока до Одессы. Удостоился дворянства, женился, вырастил троих детей. В 55 лет в чине надворного советника получил 500 рублей пожизненного ежегодного пенсиона.

Первое издание путевого дневника Ефремова вышло через три года после его возвращения. Называлось — "Российского унтер-офицера, а ныне коллежским асессором Филиппа Сергеевича Ефремова девятилетнее странствование и приключения в Бухарии, Хиве, Персии и Индии и возвращение оттуда через Англию в Россию, писанное им самим". Напечатано было "без согласия и ведома" автора, как потом утверждал Ефремов. В 1794 году уже сам Филипп опубликовал "новое исправленное и умноженное издание". Третье издание книги вышло в 1811 году в Казани усилиями литератора Петра Кондырева, им же и переделанное на основе бесед с автором. "Странствование" Ефремова было довольно популярно у публики, но к середине XIX века было совсем забыто. Так же, как и сам автор: последние годы жизни Ефремова, дата смерти, имена потомков преданы забвению. И все же судьба его "хождения" гораздо счастливее других первых русских путешественников в Индии. Афанасий Никитин умер, немного не дойдя до дома, а записки его были открыты только через 350 лет. Семен Маленькой, бывший с торговой миссией в Индии с 1698 по 1701 год, умер на пути домой, в Персии. О его дневнике ничего не известно. А Ефремов и на своем дворянском гербе оставил память: на щите герба изображена дорога и неутомимые серебряные ноги — символ невероятной одиссеи.

Изображение (фото): Верещагин В. В. "Торжествуют". 1872 г. Третьяковская галерея

Исторические события:

• Хождение Афанасия Никитина 1468-1474;
• Восстание под предводительством Пугачёва 28.09.1773-06.1775.

Участники событий и другие указанные лица:

• Безбородко Александр Андреевич, российский государственный деятель, фактический руководитель внешней политикой Российской Империи, главный директор почты Российской Империи, канцлер Российской империи;
• Никитин Афанасий , русский путешественник, писатель, тверской купец, автор знаменитых путевых записей, известных под названием «Хожение за три моря»;
• Пугачёв Емельян Иванович, донской казак, предводитель Крестьянской войны 1773-1775 годов в России, самый известный из самозванцев, выдававших себя за Петра III;
• Романова (Ангальт-Цербстская) Екатерина II (София Августа Фредерика) Алексеевна, императрица и Самодержица Всероссийская.